Под морем чуть-чуть всякого, в том числе матерного - но в стихотворной форме. Все не мое, ни на что не претендую, авторов тоже не знаю.
читать дальшеШотландские воины носят юбки,
Под которыми нет трусов.
Они храбрее всех на свете,
Они прогонят английских псов.
Английские воины носят брюки,
Под которыми есть трусы.
Они храбрее всех на свете,
Им не страшны шотландские псы.
Ирландские воины тоже не слабы,
Hе слабей, чем английские псы.
Ирландские воины ходят в пабы
И пропивают свои трусы.
Французские воины жрут лягушек
И загнивают на корню.
Заслышавши гром английских пушек,
Трусы меняют пять раз на дню.
Тевтонские воины ходят строем
В медных латах поверх трусов.
Они страдают геморроем,
Hо держатся лучше французских псов.
Отважны воины племени мбаги
Hе подозревают о трусах -
У них вообще до хуя отваги,
А хуй теряется в небесах.
Индейские воины курят трубки,
В них забивая трусы англичан.
У них луженые желудки,
А яйца - тугие, как барабан.
Исландские воины щеголяют
В трусах из рыбьей чешуи.
При виде противника оголяют
Пропахшие рыбой... мечи свои.
Еврейские воины носят пейсы,
Заслоняющие трусы.
Еврейские воины строят пабы,
Куда заходят ирландские псы.
Отважные воины Украины -
Все по натуре БульбЫ ТарасЫ.
Они пожирают жир свинины,
И носят огромные квази-трусы.
Татарские воины жрут конину,
Сверкая трусами по всем степям.
Татарский воин такая скотина -
Все, кроме конины, ему по хуям.
Славянские воины всех отымеют,
Hевзирая на трусы.
Они вообще ни на что не взирают,
Кроме водки и колбасы.
Припев:
Как нас вставило, как нас вставило,
Как нас вставило, Боже!
И так нас вставило, и сяк нас вставило -
Чтоб вас так вставило тоже!
(c)Тикки Шельен - вроде бы.
Тьма, саранча, инфлюэнца и голод, запах немытых ног,
ноль интеллекта, но много камней, зубы и ржавый стилет,
и шли они целых четырнадцать дней, а может быть, сорок лет.
Люди пришли безо всякой морали, наивные, словно хорьки.
Встретили гномов и отобрали у гномов их молотки.
Гномы отчасти лишились работы, отчасти лишились слов
и научились устраивать ДЗОТы на базе полых холмов.
Там, где когда-то шумела листва, где дриады встречали рассвет,
Люди срубили листву на дрова, построили сельсовет,
придумали миф о правах человека, порох и маргарин,
а нечистоты сливали в реку, пачкая добрых ундин.
Было у эльфов три бриллианта, нажитых честным трудом.
Люди пришли, и нашли, и украли, и один разбили потом.
второй утопили в волнах, а третий -- в розыске до сих пор.
Эльфы поплакали в дальних кустах -- и развели террор.
Смутные тени скользили во мраке, на каждой -- зеленый берет.
Эльфы врывались в людские бараки с криками: "За Элберет!",
Люди, которым приспичило выжить, бросили пить и курить.
Они заложили недвижимость гномам и отправились мстить.
Люди сжигали леса напалмом, душили эльфийских детей,
пленных они прибивали к пальмам обломками их же костей.
Орки при виде подобных разборок враз от войны отреклись,
сломали мечи, попрятались в норах и основали Гринпис.
Последние эльфы в тайне глубокой построили новый ковчег,
взяли по паре гномов и орков и прокляли Запад навек.
Они пели и плакали в душных трюмах, отдавшись на волю вод.
А люди не стали особенно думать, куда "Титаник" плывет.
Все террористы смотались в Бейрут, захватив ковер-самолет.
но и в Бейруте они не живут, и вообще никто не живет.
Потому террористы -- жертвы людей, пришедших издалека,
а каждый пришедший на Запад -- злодей, кровь на его руках.
Канули в лету эльфийские стоны, время замкнулось в круг.
Люди сидят на западных склонах, с интересом глядя на Юг.
Мальчик! Запомни песню мою, и помни ее хорошо.
Люди пришли на Запад, и Запад от них не ушел.
спасибо
Товарищи! Начнем пятиминутку
Сегодня день тяжелый предстоит.
Из графика мы выбились давно, и не на шутку,
Так почему же все у нас стоит?
Финансовый директор:
У нас нет на счету нормальных денег,
А на рубли попробуй что достань.
- А спонсоры?
Что спонсоры? от них мы сейчас имеем
Два доллара, пять франков и юань.
А с тех, что побогаче, запрещает
Брать деньги нам товарищ режиссер.
- Как запрещает? Он что, дурак,
Иль может я чего не понимаю?
Режиссер:
- Да там же несерьезный разговор.
Мне спонсоры хотят условья ставить,
А выполнить - увольте хоть сейчас.
Кого я в нашем фильме закурить "Кемел" заставить?
Кого я там одену в "Адидас"?
И вообще, мне денежные дрязги надоели,
И мучает теперь вопрос другой:
Снимайте к черту с бабушкою роль Галадриэли
И заменяйте бабою-ягой.
Пускай она народная артистка,
Да-да, я помню, чья она жена.
Но к ней же комары в лесу не подлетают близко,
Настолько вся прекрасна и нежна.
Сценарист:
- Тогда пропали три постельных сцены,
Почти на четверть станет меньше их.
И еще та, где Селебэрн, узнавши про измену,
Нунчаками забил троих своих.
Режиссер:
- У нас вчера опять инфаркт в массовке,
Ну сколько уже можно говорить,
Чтобы товарищ Горлум в своей рабочей маскировке
Не вылезал, и не просил курить.
Встает артист, играющий Горлума:
- А ты с мое поползай по болотам,
Посмотрим, как бы ты тогда запел.
А на массовку мне плевать, подумаешь,
Набрали войско орков
Из хроников в соседнем ЛТП.
Следом поднимается артист, играющий Саурона:
- Я согласился на усы и трубку,
К грузинскому акценту я привык.
Но знаете, ни я, ни Саруман,
Не будем в день по десять дублей
Без лестницы влезать на броневик.
Режиссер:
Какой броневик, это ж боевая колесница!
- Да? А как похож... но я не буду все равно!
Технический руководитель:
Да ладно, вашу мать, бросьте, вашу мать, рядится,
Внутри там трактор, сломанный давно.
Звукорежиссер гордый:
- А вот у нас проколов не бывает,
И звукоряд уже почти готов!
Режиссер:
- Так, хорошо, а кто у нас там песни эльфов исполняет?
- Как договаривались, Юра Шатунов!
Открывается дверь, и вбегает ассистент режиссера, бледный,
трясущийся, и взоры присутствующих устремляются на него.
- Сегодня ночью на площадку дети влезли,
В заборе дырку, значиться, нашли.
Украли два фальшфеера, пардон, волшебных жезла,
И замок Саурона подожгли.
Минута немой сцены, потом директор фильма говорит:
- Да, с восстановленьем этой цитадели
Так по ветру пойдет кооператив.
Режиссер:
- Спокойно, выход есть!
Берем все то, что снять успели,
И делаем порнушный боевик!
Ее мы не обойдем стороной,
Ее героем будет Олаф Тхорквалд,
Великий герой.
Станут смирно менты на милю окрест,
Только лишь заслышат о нем,
Две звезды героя и Георгиевский крест
На груди полыхают огнем.
Его нежное, ранимое сердце
Всегда влекло в кровавые драки,
По ту и по эту сторону фьорда
Его опасались даже собаки.
Даже грозный бык по кличке Козел
Всегда обходил его стороной,
Вот такой героический образ жизни вел
Олаф Тхорквалд, великий герой.
В те времена жила красавица одна,
У стен дворца пасла она гусей,
Увидел ее портрет Олаф Тхорквалд,
Решил, что женится на ней.
Но она достала свой длинный меч,
Она достала свой короткий топор,
Она достала свой так себе нож,
И у них начался нежный разговор.
По ходу разговора Олаф трех односельчан
Убил, но случайно а не со зла,
Развалил сарай и разрубил пополам
Случайно оказавшегося рядом Козла.
Она нанесла ему одиннадцать ран,
Но Олаф не зря носил черный пояс
Он любимую пронзил мечом,
И она умерла, ни о чем не беспокоясь.
Олаф повернулся к телу спиной,
И дальше героически жить пошел,
Он знал, что теперь на небесах его ждет
Та, с которой ему будет хорошо.
Я вам сказку буду врать.
Доставайте свои гроши -
Мне ведь тоже надо жрать...
Извиняюсь, то есть кушать,
Пиво, хлеб да колбасу.
Эй, парнишка, хочешь слушать,
Так не ковыряй в носу.
Лет за тысячу отсюда -
То ль назад, а то ль вперед
Жил да был не так уж худо
С нами родственный народ.
Летом сеяли пшеницу,
Пироги зимой пекли,
По лесам зверей да птицу
Промышляли как могли.
Для приличия, конечно,
У народа был князек,
Десять лет царил бесспешно
И в могилу тихо лег,
А без князя, как известно,
Можно влезть в такую грязь...
Объявили повсеместно -
Дескать, нужен новый князь.
Претендент сыскался быстро,
Родом из-за трех морей,
Бывший княжий замминистра,
Тайный маг и чародей.
Узкий лоб, седые брови,
Дыр в зубах не сосчитать,
Жаждет власти, жаждет крови,
В общем, сволочь еще та.
Наша сволочь применила
Самые верные средства -
Много водки без налогов,
И немножко колдовства,
И на трон взобравшись быстро
Начал учинять бардак,
Обьявил войну соседу
Ни за что, а просто так.
Головы рубил придворным
По пятнадцать штук на дню,
Урожай за три сезона
Разбазарил на корню
А наследницу прямую,
То есть юную княжну
Заточил навеки в башню,
Чтоб никто не взял в жену.
И, узнав о горькой доле
Юной девицы сией
В эту местность заявилось
Трое молодых парней.
Первый был кулак пудовый,
Третий умная башка,
А второй - поэт с гитарой,
Но зато без вещмешка.
Первый вздумал подкрепиться,
И пошел по кабакам,
Подкреплялся, подкреплялся,
И навеки сгинул там.
Ну а третий очень быстро
Еще больше поумнел,
Дом купил, завел торговлю,
И женился на вдове.
А второго целый месяц
Вся полиция страны
Вычисляла да ловила,
Но удачи хоть бы хны.
Потому что гитариста
Полюбил простой народ,
А кого народ полюбит,
Тот нигде не пропадет.
В общем, подобрался парень
Да ко княжьему дворцу,
И послал нахальный вызов
Он придворному певцу.
Тот вначале стал смеяться,
Оказалось - поспешил,
Облажался на концерте,
И карьеру завершил.
И на следущий же вторник
Хотя, может, и четверг
Новый бард придворных в краску
И смущение поверг
Запустив ужасно едкий
Политический куплет,
Но был схвачен, отфигачен,
И доставлен на совет.
И сказал ему диктатор:
- Знаешь, парень, ты герой,
А герои для тиранов -
Все равно, что геморрой.
Я таких в расход пускаю
Уж не помню сколько зим,
Но сначала для проформы
Мы дуэль изобразим.
Выбирай, на чем сразиться,
Мне так лично все равно,
С луком или с алебардой
Будешь втоптан ты в оно.
И сказал поэт, припомнив
Широко известный миф:
- А давай дуэль на песнях,
Подеремся, не схитрив.
Каждый взял по балалайке
И пошел дивертисмент,
Кто б услышал, уши в трубку
Завернулись бы вконец.
Что б ни пел там узурпатор,
А поэт ему в ответ
В сотню матерных частушек
Превращал любой куплет.
Через полчаса соперник
Тихо сполз куда-то вниз,
Вместо грозного рычанья
Издавая тихий визг.
Он от злости и от смеха
Заклинанья позабыл,
И в подвал за три запора
Водворен немедля был.
И по правилам, конечно,
Свадьба вскорости была.
И на свадьбе вся округа
Пела, ела, и пила.
В общем, где-то две недели
Весь народ ходил бухой.
Ну а что ж, раз на халяву,
Да и повод неплохой.
Но потом вдруг оказалось,
Что спасенная княжна
Против правил не красива
И не очень то нежна,
е особо добродушна,
И не очень-то умна,
Но зато горда, сварлива,
И чудовищно жадна.
Отмотав медовый месяц
Новоиспеченный князь
Понял, что ему не в радость
Этот трон и эта власть,
Он не стал писать записок
И кричать красивых слов
Просто за плечи гитару,
Да и был себе таков.
И теперь поэт с гитарой
Ходит по миру босой.
Кто-то кормит его бранью,
Кто-то кормит колбасой.
Скоро осень, значит, время
Обуваться в сапоги
Это я так намекаю -
Кто желает, помоги.
Вот тропинка, вот я сам, вот я топаю в леса,
Вот палатки, вот костер, начинаем разговор:
Здравствуй, Леха, сколько лет, заходи, у нас обед!
Борщ, тушонка, макароны, вот колбаска, вот паштет,
Вот те килька класса шпрот, вот те с маслом бутерброд,
Вот солененький огурчик, и стакашек тоже вот!
День 3
Вот тропинка, вот я сам, вот я топаю в леса,
Вот палатки, вот костер, продолжаем разговор:
Задравствуй, Леха, хочешь жрать? Счас попробуем набрать...
Вот котел перловой каши, можешь полностью прибрать.
Правда, ты не обессудь, подгорела она чуть,
Наши, гады, нос воротят - ты уж сьешь чего нибудь!
День 5
Вот тропинка, вот я сам, вот я топаю в леса,
Вот палатки, вот костер, дальше тот же разговор:
Здравстуй Леха! Хочешь чай? Так садись, и не скучай.
Правда он шестой заварки, ты уж это, не серчай.
На закуску хлеб бери, то есть эти сухари,
Два кусочка из мешочка... А, бери хоть целых три!
День 7
Вот вокзал, а вот вагон, все расселись у окон,
Поезд мчит во всей опор, и опять же раговор:
Леха, слышишь, деньги есть? А чего-нибудь поесть?
У нас только лист лавровый... Блин, уже сожрали весь!
И поставили на пьедестал
В такой неудобной позе
Что я через час устал
И страница оказалась последней
И некуда больше читать
И нечего больше делать
Но я бы хотел сказать
Немного не то, что вы думали слышать,
Я же все-таки главный герой.
Я скажу:"-Спасибо тебе, профессор,
Что ты положил перо."
Ты очень хороший писатель,
правдивый почти во всем
Ты меня никогда не насиловал
Лишь по нужной дороге вел
Я сражался, и мы сражались
Хотя враг был заведомо крут
Но мы знали - победа будет
И не все до победы дойдут.
Забывались обиды и споры,
Каждый был друг за друга горой...
И все же: спасибо тебе профессор,
Что ты положил перо.
Потому что высокие цели
Когда их достигают уже
Превращаются сразу в приманку
Для участвующих в дележе
И первыми станут последние
Ты ведь честно бы все написал
Для начала интриги и сплетни
А потом уже яд и кинжал
Верность клятве станет проклятьем
И прольются новая кровь,
Так что: спасибо тебе профессор,
Что ты положил перо.
Но хочет об этом забыть.
Считает себя амазонкой,
И пытается ею быть.
Беседуя с нею серьезно,
Я бы выбрал неверный тон
Ах, милая амазонка,
Да где же твой амазон?
Исскуство быть независимой
Не приходит сразу и вдруг
Ты пытаешься взять себя в руки,
Когда валится все из рук
Ты хочешь быть гостеприимной
Выгоняя пришедших вон,
Ах, милая Амазонка,
Да где же твой амазон?
Мы все носим маски, и масок
На свете есть до шиша.
Твоя не самая худшая,
Но она отнюдь не хороша.
Я бы щелкнул тебя по макушке,
Но боюсь, что услышу лишь звон...
Ах, милая амазонка,
Да где же твой амазон!
Ее сочинитель бесхитростен и грамоте не умудрен,
Внемлите правдивой песне. Начну я без лишних слов:
влюбился в дельфийскую пифию гаммельнский богослов
Был он почтенным мужем, прозванием Теодор.
Порастерял он в скрипториях юношеский задор.
Думал, что в сети дьявола не попадет никогда,
И тут на него негаданно свалилась такая беда.
Не помогают исповедь, молитвы и строгий пост.
Повсюду ему мерещатся копыта, рога и хвост.
Чует бесовское что-то, не в силах обосновать,
И пишет римскому папе: "гибну, пора спасать!"
Из Фландрии, из Гишпании, из всех христианских стран
В Гаммельн прислал понтификов встревоженный Ватикан
Седые мужи ученые явились, презрев лета,
И с ними - послушник Хорхе, маленький сирота.
В большой монастырской трапезной объявлен был общий сбор,
И вот что сказал понтификам измученный Теодор:
"В одном гримуаре старинном нашел я, братья, рассказ,
И как я его увидел, мой разум смутился тотчас.
Рассказ об эллинской деве, что пифией наречена.
Сидеть нагишом на треножнике бедняжка обречена.
И я понимаю, представив прелести девы той,
Что чувствовал прародитель пред Евиной наготой.
Пальцы сбиваются с четок, не варит совсем голова!"
Хмуро слушали братья такие его слова.
И долго еще Теодорус про пифию им говорил.
Монахи долго терпели, но больше не было сил.
И строгий монах Савелий на дверь ему указал:
"Шел бы ты на х#й, братец, как Петр Иуде сказал!"
И старый добрый Кондратий такие сказал слова:
"Иди-ка ты на х#й, брате, но помолись сперва ".
А мудрый монах Иоганнес сердито захлопнул псалтырь
"В общем, иди-ка ты на х#й!" - хором решил монастырь.
А юный послушник Хорхе старцев ученых прервал.
"Слышу шум на дороге, -- мальчик убогий сказал.--
Это, наверное, нунций папскую буллу везет!"
На х#й послали нунция от городских ворот.
Папа стерпел обиду, как истый служитель Христа,
Но отлучил весь Гаммельн примерно в те же места.
О, христианская школа, суровейшая из школ!
Послали монаха на х#й, собрался он - и пошел.
На х#й дорога долгая. Идет он уже давно
И ест из любимой миски гречневое зерно.
Стоптал по дороге к Греции четырнадцать пар сапог,
Пришел он к желанной цели - и ничего не смог.
И в Дельфах, на каменных плитах, где древле треножник стоял,
"Иди-ка ты, пифия, на х#й!" -- в отчаяньи он написал.
А все население Гамельна третии сутки ржет,
Веселыми криками "на х#й!" встречает монахов народ.
Брачующихся венчая и малых крестя ребят,
"На х#й, воистину, на х#й!" -- монахи теперь говорят.
Пейзанин сказал пейзанке: "Родная, будет война!
Монахи совсем рехнулись. Свирепствует сатана!
От города отвернулись святые на небесах.
Крики "пошел ты на х#й" навязли у них в ушах".
Vita, известно, brevis - проходит за годом год.
Преставились те монахи, столпились у райских ворот.
И Петр, суровый привратник, дверь закрыл и сказал:
"Идите на х#й, ребята, никто вас сюда не звал".
Юный послушник Хорхе давно уже не юнец,
Он заведует библиотекой, вот какой молодец.
(Хорхе стал библиотекарем, он седовласый старик,
Книги весьма уважает, их он беречь привык)
Теперь он почтенный и дряхлый седовласый старик,
Книги весьма уважает, он их беречь привык.
Но чтобы не повторился богопротивный кошмар,
Хорхе измазал в кураре мерзостный гримуар.
Изредка горькая память овладевает им,
И тогда он, тревогой и тайной тоской томим,
Бродит по пыльным залам, плачет о горькой судьбе.
"На х#й такие книжки!" -- бормочет под нос себе.
Универсальный ответ,
Ее можно ляпать, не думая,
К месту оно или нет,
Любой дурак заткнется,
Стоит в ответ сказать:
"Смеяться-то ты умеешь,
а умеешь ли ты летать?!"
А так как мы все не эльфы,
В том смысле, что крыльев нет,
Я, типа, вношу предложение,
Хотя, может, это и бред,
Станем в две длинных шеренги,
И ну друг на друга орать:
"Смеяться-то ты умеешь,
а умеешь ли ты летать?!"
И все будут очень правы,
Перед кем угодно чисты,
Но вдруг посреди забавы
Откуда-нибудь с высоты
Раздастся веселый голос,
такой, чтобы всем слыхать:
"Да, я умею смеяться,
а еще я умею летать!"
Ну и память, опять же. Я часто забываю даже казавшиеся мне важными вещи. Отчасти поэтому у моего дневника такое название, какое оно есть - не лекарство, но потенциальная возможность запомнить.