Раскопки внутреннего мираПочему-то мне кажется, что его броня часто пахнет горелым. Попросту говоря, паленым. И представляется, как он приходит в свою келью - расправленные плечи, орлиный взор и все такое... Закрывает за собой дверь; и прислоняется к ней спиной, потому что ноги практически не держат, а броня офигительно тяжела. Потому что вне своей комнаты он отец-командир, и не имеет права показывать слабость или хотя бы слабину. Сомнения, усталость и тому подобное входят в понятие "слабость". И он, постояв так какое-то время, начинает снимать эти свои доспехи, разумные они там или нет. Еще мне кажется, что человек, который все же пережил это проклятое прямое попадение из "Голиафа" (и не только его), не может быть целиком и полностью здоровым, и наверняка у него порой ноют кости - по-стариковски, и в местах переломов... А организм напоминает, что вообще-то не рассчитан на такие нагрузки. Может, потому Петр так и рвется в бой, что не хочет окончить свои дни в старческой немощи в неполные сорок. А такой исход более чем вероятен - если инквизитор доживет до этих неполных сорока. И он вроде как жжет свою свечу с двух концов, потому что страх умереть в своей постели куда больше, чем страх умереть на поле битвы.
Еще представляется, как он надевает кимоно - спортивное, плотной белой ткани, шитое специально для него; вряд ли кто еще в Ватикане занимается такой туфтой, как японофилия. (Разве что иные послушники, желая походить на своего кумира, могут пробовать подражать.) И вот этот момент переодевания, имхо, интимнее любого стриптиза, который можно устроить специально.